Боги богов - Страница 120

120

В последний раз вынырнули уже у цели: в системе Альфа Эридана.

Монастырь — огромный, настоящий город в стороне от оживленных трасс — высечен внутри астероида, и первое, что ты ощущаешь, пройдя шлюз, — могильный холод. Помещения не обогреваются. Тепло, выделяемое телами монахов, уходит только на самые насущные нужды: освобождение кислорода из воздуха, переработку воды и подачу энергии в крестильный подъемник. Вас ведут в самый центр храмового комплекса, расположенный глубоко в скале, здесь есть кельи для гостей и общий зал, тут же — выход к подъемнику. Ты с пяти лет внимательно слушал рассказы наставника и давно всё знаешь про главную обитель космитов: в центре ее — первый круг, выше и ближе к поверхности — второй, а подъемник скоро поднимет тебя в третий круг — на поверхность. Туристов сюда не возят, монастырь существует исключительно на пожертвования, и лифт запускают раз в год, только для совершения таинства крещения.

В общем зале к гостям выходит настоятель, тотально безмятежный человек неопределенного возраста, разумеется, обнаженный, в одной лишь набедренной повязке; тело его блестит, словно покрытое жиром, но это не жир, просто монах умеет связывать влагу на поверхности собственной кожи. Твои друзья прекращают перешептываться. Всматриваясь в румяные лица, настоятель хмуро молчит, и брови его приподняты то ли страдальчески, то ли экстатически, как если бы он играл на музыкальном инструменте, полностью отдавшись процессу. Потом он смеется, и смех его так легок и прозрачен, таким невинным игривым эхом отзывается под ледяными сводами, что ты не выдерживаешь и тоже хохочешь, как хохочет всякий тринадцатилетний, когда ему весело; сорок шесть паломников смеются, пока настоятель не решает, что мальчишки достаточно расслабились, и мановением руки не устанавливает тишину.

— Вот так, — говорит он. — Тут бояться нечего. Тут ничего нет. Немного воздуха, чтоб дышали те, кому это необходимо. Немного воды. И больше ничего.

Зал пуст, лишь по стенам укреплены светильники, и углы теряются в темноте, но аскетизм только укрепляет ощущение покоя и даже уюта — настолько, насколько вообще может быть уютным изрытый тоннелями кусок камня диаметром в четырнадцать километров; однако тебе хорошо, ты чувствуешь, что многие поколения монахов, обустраивавших это место, оставили здесь следы своих энергий. Потом ты и твои друзья усаживаетесь на холодный пол, а настоятель рассказывает.

Много столетий открытый космос считался средой, абсолютно враждебной для животных и растений. Ученые принимали это за аксиому, пока цивилизация гомо сапиенс не достигла определенного уровня развития и не поняла, что главным врагом человека является сам человек, и единственной абсолютно враждебной средой для него является его собственное сознание. Когда люди впервые вышли в космос, они испугались невесомости и перепадов температур, они не знали, что делать с давлением внутри собственных тел — условия были настолько необычны, что наука поспешно объявила их агрессивными, смертельными. Так обитатель тропиков, прожив день среди льда и снега, возвращается назад и говорит своим теплолюбивым друзьям, что во льдах и под снегом жизни нет и быть не может.

Но жизнь есть везде, и если человек и вынес какой-то урок из собственной истории — это знание о том, что многообразие жизни абсолютно.

Вы в главном храме космитов, говорит настоятель, обведя рукой грубые базальтовые стены. Нас — около трехсот тысяч. В первом круге — двести восемьдесят тысяч. Это рядовые монахи, они пока не умеют обходиться без воздуха и воды. Многим до сих пор нужна пища, и мы не препятствуем ее употреблению. Второй круг расположен ближе к поверхности обители — там живут девятнадцать тысяч вкусивших Пустоту. Они приняли безвоздушный обет, им не нужно ничего, кроме праны. Этих людей лучше не беспокоить, мы слишком любим их и не мешаем их ожиданию… Первый круг — поверхность. Там нет ни единой молекулы газов. Открытое безвоздушное пространство. Прежде чем вы войдете в подъемник, вы должны понять, что космос полон жизни, а значит — любви. Он бесконечен, и жизни в нем — бесконечно много. Эту жизнь мы называем Кровью Космоса. Ее нельзя увидеть или потрогать. Но если вы хотите перемещаться от звезды к звезде, от планеты к планете, вы не сможете этого сделать, пока не уверуете всем сердцем.

Настоятель смотрит тебе в глаза, и тебе точно известно в этот миг, что он тебя любит.

Конечно, продолжает он, я не сказал вам ничего нового. Вы готовились к таинству на протяжении нескольких лет. Беседовали с наставниками. Все они — капелланы пилотских школ — члены нашего братства, вкусившие Пустоты. Перед тем как пройти в первый круг, они возвращаются в мир и несколько лет живут среди обычных людей: несут свет нашей веры, ибо так им велит их понимание. Они преподают закон, или создают новые храмы на старых обжитых планетах, или отправляются в дикие миры и там проповедуют понимание.

Когда они чувствуют, что готовы, они возвращаются в обитель и выходят в первый круг.

Настоятель заканчивает свою речь традиционным коротким предупреждением: кто не уверен, пусть встанет и отойдет к стене. В этом нет ничего стыдного. В коридор любви входит только тот, кто верует всем сердцем. Братия будет страховать таинство крещения, Пустота не нанесет никому вреда, но сомнения опасны.

Воздух столь сух и холоден, что у тебя чешется горло, но ты боишься кашлянуть, чтобы не нарушить торжественность момента.

Ты сидишь, не шевелясь. Никто не встает и не идет к стене. За восемьдесят лет существования Пилотской академии ни один мальчишка, совершивший паломничество, не отошел к стене, и ректор академии справедливо гордился этим обстоятельством. Пилот состоит из любви и веры, он может сомневаться даже в своем корабле, но не в своей любви к кораблю и пространству.

120